Мой друг-писатель придумал себе странное развлечение.
– Если составить предложение из десяти слов по определенным лингвопсихологическим законам, – сказал он однажды, словно между делом, – эта фраза может заставить любого человека испытать все, что захочешь: ужас, радость, унижение…
– Что ты имеешь в виду? – спросил я его.
– Именно то, что сказал, – бросил он. – Вот, например, десять слов, вселяющих страх, – и он произнес эти десять слов, которые я не пытался и не смог бы запомнить, так как, когда эти слова были им произнесены, желтая волна беспричинного ужаса накрыла меня, наполнив мой мозг сонмом пугающих своей расплывчатостью и необъяснимостью образов. И не было возможности противостоять этому чертову чувству, во мне не нашлось ничего, что я мог бы противопоставить этой власти десяти слов.
Мой друг обрадовался моей реакции, вернее, ее типичности, ведь я был уже не первым, на ком он к тому времени испытал силу десяти слов.
Через несколько дней он подарил мне наркотик десяти слов радости, через неделю – десять слов сомнения, потом – десять слов ненависти. И это была ненависть к нему, к моему другу-писателю, играющему моей психикой при помощи проклятой одному ему известной формулы десяти слов.
Я перестал общаться с ним, но он не желал прекращать общение со мной. Я, его экспериментальное животное, находил десять слов нацарапанными на своей двери, в почтовом ящике под личиной официальной телеграммы, даже в газетах, где мой друг-писатель прятал свои бессмысленные фразы в колонках частных объявлений. Я чувствовал, что это они, эти десять слов, но каждый раз не удерживался от того, чтобы их прочесть, в надежде на то, что они принесут мне счастье, а не боль, бодрость, а не унижение, уверенность в себе, а не омерзительное чувство разочарования. Но чаще подарки от моего друга-писателя приносили не радость, а отчаяние. Формула десяти слов, открытая им, дала ему чувство Бога, возможно, он и стал Богом, Богом Десяти Слов, а Богу нет нужды радовать кого-либо, ведь мотивация дарения радости – ожидание ответных подарков, а моему другу-писателю не нужны были подарки в виде радости (все это могли дать ему десять слов), ему достаточно было нечеловеческого священного ужаса, испытываемого мной и другими людьми, на которых мой друг-писатель испытывал власть десяти слов.
Но все это, конечно, ерунда по сравнению с тем, что устроила мне моя подруга-художница, про которую я лучше расскажу в другой раз.
© Антон Фридлянд