Чем дальше на север Лаоса забирался режиссер, тем хуже становились условия. В начале пути он путешествовал на лодке с удобными мягкими сидениями, потом они сменились пластиковыми стульями, а теперь – просто деревянная доска от борта к борту да мешки с рисом, сваленные под ногами, так что колени почти упираются тебе в грудь. Туда, куда он направлялся, нельзя было добраться по дорогам – только по рекам, пронизывающим страну подобно кровеносным сосудам.
Осваивая грант, полученный от французского университета, он уже третий месяц снимал документальный фильм о малых народностях Лаоса. Поскольку грант был не таким уж большим, ему приходилось все делать в одиночку: сам придумывал сценарий, сам держал в руках камеру, сам задавал вопросы героям. Его единственными спутниками были местные лодочники и проводники, сменявшие друг друга от региона к региону. Проводники также выполняли роль переводчиков, носильщиков, а иногда и телохранителей.
Очертания Лаоса похожи на пальму, согнутую ветром. Когда режиссер после месяцев странствий забрался на самую верхушку этой пальмы, возле границы с Бирмой и Китаем, он решил, что пора заканчивать съемки. Позади были недели без душа и без доступа к электричеству, сотня ночевок в хижинах, сплетенных из тростника, бессчетное количество плошек риса на обед и блинов с бананами на завтрак. Диарея стала его привычным компаньоном, а от комариных укусов на теле не осталось живого места. Но его фильму не доставало эффектного финала – вишенки, которая могла бы украсить этот торт, пропитанный потом, рисовой водкой и опиумным дымом.
И когда они нашли ночлег в безымянном поселке на берегу одного из притоков реки Тха, проводник, разжигая костер под котелком, между делом обмолвился, что неподалеку отсюда живет народность, в языке которой нет слов, описывающих время.
– Представляешь, у них всегда сегодня! – сказал лаосский парень, в широкой улыбке показывая свои кривые зубы.
– Я должен поговорить с ними, – тут же потребовал режиссер.
– Думаю, завтра я смогу организовать это, – ответил проводник. – Утром я приведу кого-нибудь из них сюда. У тебя еще остались сигареты?
Режиссер протянул ему пачку.
– Еще три пачки ты должен будешь дать тому, кого я приведу. И бутылку водки.
– Без проблем.
Они набили животы рисом с овощами и режиссер отправился спать в хижину без окон, напоминавшую большую плетеную корзину. Возможно, завтрашний разговор, если он состоится, и станет тем эффектным фрагментом, которого так не доставало его фильму…
Москитная сетка была дырявой, и на следующее утро режиссер проснулся весь искусанный комарами. Он не сразу понял, где застало его утро: эта хижина походила на десятки других, где ему приходилось проводить ночи в последнее время. Солнечный свет проникал сквозь зазоры в пальмовых листьях, а неподвижный спертый воздух обволакивал его словно плотное одеяло. Режиссер выбрался наружу и умыл лицо в речной воде. Местные детишки копошились у реки, с любопытством поглядывая на незваного гостя. Проводника нигде не было. Режиссер сумел раздобыть себе завтрак в обмен на пару купюр по десять тысяч кипов, искупался в реке и повалялся на берегу в окружении любопытных детишек. Около полудня проводник вернулся в поселок в сопровождении невзрачного мелкого мужичонки, одетого в пыльную клетчатую рубаху, джинсы неясного цвета и стоптанные шлепанцы.
Это и был очередной герой документального фильма – вероятно, последний герой. Режиссер вручил гостю три пачки сигарет и бутылку рисовой водки, а также пообещал денежное вознаграждение в конце интервью. Мужичок лишь кивал в ответ, не произнося ни слова. Он уселся на бревно, лежавшее на берегу реки – на место, предложенное режиссером. Заряда в батарее видеокамеры должно было хватить на час, не больше. Меньше всего герой интервью походил на представителя затерянной в джунглях народности – он выглядел в точности так же, как десятки лодочников, водителей и проводников, с которыми режиссеру пришлось иметь дело в его изнурительном путешествии.
– Как вы называете день, который будет после этого дня? – режиссер решил сразу же перейти к делу.
– Мы называем его “день”.
– А тот день, который был перед этим днем?
– Тоже “день”.
– Но как вы различаете их между собой?
– Никак. Это просто день.
– Но ведь это разные дни…
– Нет. Это день. Сначала солнце встает, потом стоит над нашими головами, потом садится. Это день.
– Но в один день идет дождь, а в другой – нет. В один день у тебя болит живот, а в другой боль уходит. Это разные дни.
– Ты можешь быть грустным, можешь быть веселым. Можешь быть уставшим, а можешь быть полным сил. И все равно это один человек – ты.
– Один человек, но в разное время.
– Что такое “время”?
– Это то, что проходит, когда один день сменяется другим.
– Что это? Покажи мне его.
– Я не могу показать тебе его. Его нельзя увидеть или потрогать руками.
– Значит, этого не существует. Ты все придумал.
– Представь, что женщина забеременела, потом у нее вырос живот, потом на свет появился ребенок. То, что прошло между зачатием и рождением – и есть время.
– Я не понимаю. Есть зачатие, есть рождение. Ты убеждаешь меня, что между этим есть что-то невидимое и неосязаемое, но я не понимаю, что.
– Но день, в который она зачала и день, в который родила – это ведь разные дни?
– Это просто день. Солнце все так же встает и так же садится.
Интересно, он действительно в это верит или просто играет на камеру, отрабатывая свой скромный гонорар? – думал режиссер, пока проводник переводил очередную фразу, произнесенную мужичком в клетчатой рубахе. Лицо героя интервью ничего не выражало – он не улыбался, не хмурился, даже не щурился от солнца, бившего ему прямо в глаза. Просто смотрел на режиссера, почти не мигая и невозмутимо уверял его в том, что времени не существует.
– Давай представим, что мы договоримся встретиться здесь снова после того, как пройдет ночь, – произнес режиссер.
– Ты снова дашь мне сигареты и водку? – уточнил мужичок через переводчика.
– Да. Но скажи мне сначала, что произойдет между двумя нашими встречами?
– Я поем, посплю, потом снова поем, – ответил мужичок.
– А еще пройдет ночь, верно?
– Ночь? – переспросил собеседник.
– Станет темно, а потом светло.
– Да, так и будет.
– Ночь и день – это и есть время, – сообщил режиссер, понемногу теряя самообладание.
– Время – это когда темно или когда светло?
– И то, и другое. Сначала одно, потом другое.
– Я не понимаю. Ты придумал что-то невидимое и неосязаемое, а теперь хочешь, чтобы я поверил в это. Но чтобы я поверил, я должен понять, о чем ты говоришь.
Получится ли смонтировать из этого бреда более-менее пристойный сюжет? – спросил себя режиссер. Он решил предпринять последнюю попытку.
– Ты знаешь, что такое часы? – обратился он к собеседнику.
Судя по выражению лица мужичка, тот не знал или просто не понял, о чем речь. Тогда режиссер снял с руки старые швейцарские часы с трещиной поперек стекла и протянул их герою интервью.
– Это подарок?
– Нет, это не подарок. Я просто дал тебе часы, чтобы ты посмотрел на них. Ты знаешь, что это?
– Это носят на руке.
– Правильно. Но часы – не просто украшение. Они показывают время.
Мужичок лишь кивнул в ответ, продолжая вертеть часы в руках.
– Смотри, когда эта стрелка совершит круг, пройдет минута. А когда эта стрелка пройдет круг, это будет час. Ты знаешь, что такое час и что такое минута?
Судя по выражению лица мужичка, тот не понимал, о чем речь.
– Зачем ты носишь на руке эту штуку? – спросил он.
– Чтобы узнавать время, когда смотрю сюда, – режиссер постучал пальцем по треснувшему стеклу.
– И что ты узнал сейчас, когда посмотрел сюда?
– Что скоро час дня. А значит, пора обедать.
– Я и без этой штуки знаю, когда мне нужно есть. Мой живот мне подскажет.
Режиссер понял, что больше ничего не добьется. Он снял камеру со штатива, спрятал ее в рюкзак, сложил штатив. Затем протянул мужичку несколько мятых купюр, тот принял их с легким кивком и ни слова не сказав, ушел по тропинке, исчезающей в джунглях.
– Хорошее интервью? – спросил проводник.
– Ерунда, – ответил режиссер. – Давай возвращаться в город.
– Я сумел договориться с лодочником только на завтра. Нам придется еще одну ночь провести здесь.
Узнав, что сегодня уехать из этой дыры не получится, режиссер чертыхнулся. И добавил еще порцию ругательств, когда понял,
что мужичок, у которого он брал интервью, прихватил его часы. Впрочем, часы режиссеру уже были не нужны – он навсегда застрял в безымянной деревушке, где времени не существует, а значит, завтра не наступит никогда.
© Антон Фридлянд